Владлен был подло убит в центре Питера «адской машиной», которую принесла на встречу Татарского с читателями нанятая украинской спецслужбой террористка…

И для меня эти оставшиеся теперь уже навсегда неподписанными три тонких томика «Бег», «Война» и «Медитация» — немое напоминание о том мире, в который взрыв захлопнул дверь. О том, что могло бы быть и уже никогда не будет. И, глядя на цвет их обложек — чёрный, «гробовой», я себя запоздало ловлю на мысли, что он почему-то всегда вызывал во мне какую-то неясную тревогу…

…В Татарском было что-то от Лимонова и от Анри Шарьера. Его биография — микст их биографий. Такая же совершенно не парадная, не творческая, изломанная. Южнорусская Украина, шахтёрская Макеевка, работа в забое, бизнес, а потом перелом — налёт на банк, срок, побег на фронт, возвращение в тюрьму, помилование от Захарченко, снова фронт и совершенно неожиданный уход зека-боевика в журналистику, в литературу. Его первая книга. Совершенно по-лимоновски откровенная, беспощадная к себе. Шахтёрская клеть, летящая в пропасть, в себя — без ретуши и позёрства, — исповедь. Я прочитал её за вечер. Нашёл любопытной, но вторичной — потому что в этом исповедальном жанре уже царствовал Лимонов. 

Потом «Война» — такая же обжигающе откровенная, без сглаженных углов, наоборот, словно собранная из зазубренных, острых как бритва осколков, за которые, с какой стороны ни возьмись, всюду порежешься в кровь! Она уже зацепила очень точным видением автора мира войны, его вниманием к деталям и способностью рассказывать о войне тем языком, который понятен любому. На неё ушёл следующий вечер.

Открывая «Медитацию», я уже знал, что скажу автору при встрече, если жизнь нас сведёт, что ему обязательно надо писать! Что у него есть талант, но теперь очень важно его не прогулять, не разменять на мелочовку, а сосредоточиться на нём. Понять, что талант — не просто найденный на дороге серебряный рубль, а дар от Бога. Которым не награждают, а который возлагают на плечи с обязательным и главным условием — через этот дар, через слово напоминать людям о Боге, о том высшем, что в них есть, будить, тревожить души. И что теперь, после двух автобиографий, пора попробовать себя уже в настоящей литературе. Той, где есть сюжеты, где действуют герои…

Ночью, закончив читать «Медитацию», я понял, что Бог уже взял его за руку и повёл туда, где пылает огромное солнце русской литературы. И Бога он узрел. И принял его сердцем. Мне больше нечего было ему посоветовать! Лишь сказать: 

— Пиши!

…Первый раз мы встретились полгода назад в студии «Время покажет» и разговорились. Владлен был уже широко известен. Его цитировали, перепечатывали, к нему постоянно обращались, выводили в эфиры центральных каналов. Неожиданно для себя он вдруг стал медиафигурой федерального уровня и пока ещё робко примеривал на себя тогу всенародной известности. Немного дичился, держал дистанцию, подчёркивая свою «непринадлежность» к миру медиа. Стараясь выглядеть суровым солдатом, а не блогером. Но известность ему, конечно, нравилась. Чего скрывать! Весь его бэкграунд был дорогой к этой известности. Меня Владлен знал и потому сначала держался даже насторожённо, видимо, ожидая, что я начну как-то давить его авторитетом или «запихивать» в некую шкалу ценностей. Но мы почти сразу заговорили о его книгах, и он как-то сразу оттаял. 

— Я хочу написать рецензию на твои книги, — сказал я ему тогда.

И в глазах Владлена вдруг засветилась почти подростковая радость! Слово «рецензия» произвела на него какой-то необъяснимый эффект. Может быть, потому, что рецензия — это всегда признание твоего успеха. Ну или как минимум того, что твой труд замечен…

И я честно несколько раз садился за эту рецензию. Но каждый раз что-то останавливало. Каждый раз не получалось настроиться на нужную волну. Мы изредка общались в Telegram. Обычно «голосовыми» и чаще всего по делам военным, фронтовым. Иногда совета просил он, иногда поддержать ту или иную тему просил его я. И он всегда откликался. О рецензии не говорили, но оба знали, что слово сказанное будет исполнено.

…Оказалось, что я напишу рецензию на его жизнь…

Все последние месяцы он балансировал на краю. Бабочка его жизни явно выбиралась из куколки, в которой прошла его предыдущая биография. Где воедино смешались война, тюрьма, шахта, солдат, писатель, блогер, общественный деятель. Он стоял на пороге перехода к новому качеству. Он мог бы стать депутатом и обрасти коростой общественной деятельности, мог бы возглавить информационное агентство, мог бы уйти на писательские хлеба. Множество дверей перед ним распахнулось, но ни в одну он так и не вошёл.

Остались три книги. Три его дороги. «Бег», «Война» и «Медитация».

— Вот никогда бы не подумал, дядьку, что тебе уже шестьдесят! — почти восхищённо сказал он при нашей последней встрече.

— Так случилось! — пожал я плечами. — Бывает…

Владлену навсегда осталось сорок лет. Так случилось…